Нарратив (англ. и фр. narrative — рассказ, повествование, от лат. narrare — рассказывать) — понятие философии постмодерна , которое фиксирует процессуальность самоосуществления как способ бытия текста .
Термин заимствован из историографии , где возникает в рамках концепции «нарративной истории», трактующей смысл исторического события не как обоснованный объективной закономерностью исторического процесса, но как возникающий в контексте рассказа о событии и имманентно связанный с интерпретацией (например, работа Тойнби «Человечество и колыбель-земля. Нарративная история мира», 1976 ).
Идея привнесености содержания в качестве основной ложится в фундамент постмодернистской концепции значения: как событие в нарративной истории не сводится историком в поисках его значения к некой общей, изначальной закономерности, имманентно проявляется в событиях, так и текст в постмодернизме не рассматривается с точки зрения презентации в нем исходного объективного наличного смысла (разрушение «онто-тео-теле-Фалло-фоно-лого-центризма» текста у Дерриды; снятие «запрета на ассоциативность», вызванную «логоцентризмом индоевропейского предложения» в Кристевой).
Вследствие этого текст не предполагает и своего понимания в герменевтичному смысле этого слова: текст, понимаемый как «эхо-камера» (Барт), лишь возвращает субъекту привнесенный им смысл, — Н. конституируется лишь в процессуальности нарации как «выявление» (Гадамер). По формулировке Ф. Джеймисона , нарративная процедура «действует реальность», одновременно утверждая ее относительность и свою «независимость» от сотворенного смысла. «Повествовательная стратегия» постмодернизма является радикальным отказом от реализма во всех возможных его интерпретациях, включая: литературно-художественный критический реализм, ибо критиковать — значит считаться с чем как с объективным (а постмодерн даже символизм отвергает за то, что знаки все- таки трактуются как следы и метки некой объективной наличии); средневековый реализм, ибо постмодерн относится к тексту принципиально номиналистической; даже сюрреализм, ибо постмодерн не ищет «зон свободы» в индивидуально-субъективной эмоционально-аффективной сфере, и поэтому обретает свободу не в феноменах детства, сновидения или интуиции, как сюр, но в процедурах «деконструкции» (Деррида) и «означивания» (Кристева) текста, предполагающих произвольность его центрации и семантизации.
Настоящая свобода и реализует себя в постмодернизме посредством нарративных практик: «все, что является человеческим, мы должны позволить себе высказать» (Гадамер). Условием возможности такой свободы является принципиальная открытость как любой нарации («всякая беседа имеет внутреннюю бесконечность» — Гадамер), так и текста: «все сказанное всегда обладает истину не просто в себе самом, но указывает на уже и еще не сказано». И только когда «несказанное совмещается со сказанным, все высказывание становится понятным» (Гадамер). В данном контексте общая для постмодерна установка, которая может быть обозначена как «смерть субъекта» (и, в частности, «смерть автора»), появляется одной из своих возможных сторон: Н. Автора в процессе чтения снимается Н. Читателя, который по-новому центрирующего и означуваю текст.
Источником смысла текста, таким образом, становится не Автор, но Читатель: по оценке Дж.Х. Миллера, «читатель овладевает произведением … и налагает на него определенную схему смысла … Чтение никогда не бывает объективным процессом обнаружения смысла, но вложением смысла в текст, который сам по себе не имеет никакого смысла».
В фундаментальной для обоснования культурной программы постмодернизма работе «Постмодернистская судьба» Лиотар определяет модернизм как культуру «больших нараций» («метанаративив»), как определенных социокультурных доминант, своего рода властных установок, объективируются не только в социальных институтах и структурах, алезадають легиитимизацию того или иного (но обязательно одного) типа рациональности и языка. Такие «доминантные повествования», по формулировке Джеймисона, является не столько вербальное рассказ, сколько «епистемологична категория». Модель «объясняющего рассказа», основанная на презумпции принципиально повествовательной природы знания, лежит в основе наративистських концепций объяснения (А. Данте , У. Геллы, М. Уайт, Т. М. Гуд и др.).. Как детерминирующие векторы, организующие культуру модернизма, выступают такие «великие истории» («метаоповидання»), как идея прогресса, идеалы Просвещения, гуманизм свободы личности, гегелевская диалектика духа и т.п.. — В отличие от этого, постмодерн постулирует принципиальный плюрализм возможных Н., вариабельность рациональностей, фейерверк релятивных смыслов, обосновывая языковые игры как альтернативу языку. Тем самым постмодерн осуществляет радикальный отказ от самой идеи традиции: ни одна из возможных форм рациональности, ни одна языковая игра, ни один Н. не является претензией на основоположение приоритетной (в перспективе — нормативной и, наконец, единственно легитимной «метанарации». Это находит свое видображенння в фигуре «мертвой руки» (К. Брук-Роуз), заимствованной постмодерном из юридической практики, где она означает владение без права передачи по наследству.
В условиях «заката больших нараций» девальвирован оказывается не только онтологическая, но даже конвенциональная универсальность как разновидность идентичности: «консенсус стал устаревшей и подозрительной ценностью» (Лиотар). В условиях тотального культурного плюрализма такая установка оценивается постмодерном как естественная: «затерявшись в ночи среди болтунов … нельзя не ненавидеть видимости света, идущего от болтовни» (Батай). Постмодерн, таким образом, отвергает «все метаповиствування, все системы объяснения мира», заменяя их плюрализмом «фрагментарного опыта» (И. Хассан). — В отличие от «эпохи больших нараций» постмодерн — это «эпоха комментариев, который мы принадлежим» (Фуко).
Идеалом культурного творчества, стиля мышления и стиля жизни становится в постмодерне коллаж как условие возможности плюрально означивания бытия. «Эклектизм является нулевой степенью общей культуры: по радио слушают реггей, в кино смотрят вестерн, на ленч идут в закусочную Мак-Дональда, на обед — в ресторан с местной кухней, употребляют парижские духи в Токио и носят одежду в стиле ретро в Гонконге» (Лиотар).
